«Честно говоря, я не очень понимаю, почему меня воспринимают таким гламурным, — недоумевает Марк. — Надеюсь, со временем этот миф развеется. Пафос мне абсолютно чужд. Я совершенно другой: приземлённый, нормальный. Могу похулиганить, могу быть жёстким с самим собой и окружающими людьми. Не люблю смотреть на себя по телевизору, потому что на экране образ человека искажается. Ещё я достаточно закрытый человек. Помню, Андрей Курпатов, работавший со мной на «Фабрике звёзд», как-то сказал: «Марк, выходи из скафандра». Из скафандра я выхожу редко, лишь когда оказываюсь на сцене, а потом снова погружаюсь в себя, в свои мысли. У меня есть узкий круг друзей, с которыми могу оторваться, выпить, в клубе потусить, но даже с ними я не до конца откровенен».

— Своё детство я люблю. Мы жили с родителями, братом и бабушкой в трёхкомнатной квартире в Махачкале, на улице Азиза Алиева. В доме никогда не запирались двери, постоянно приходили друзья, могли заглянуть соседи и принести к ужину какое-то угощение. На нашем балконе вились виноградные лозы — бывало, выйдешь утром, сорвёшь спелые гроздья винограда и уплетаешь за обе щеки. А листья я собирал по просьбе матери для вечерней долмы. Когда день клонился к закату, все жильцы нашего дома собирались во дворе, где под раскидистым тутовником стоял огромный стол, и начинали дружную трапезу. Мужчины играли в нарды и делились последними известиями о политике, а женщины — новостями из жизни города. Я очень тоскую по тем беззаботным временам, когда люди, не отягощенные проблемами, умели и любили жить на всю катушку.

 

— Мама — врач. Отец прошёл путь от грузчика на заводе «Стекловолокно» до начальника цеха. Оба много работали, нас с братом воспитывала бабушка. Она у меня стальной человек. Сама из Румынии, на её глазах фашисты расстреляли всю семью — как евреев. Бабушка чудом осталась жива. Вместе с другими пленными её, 12-летнюю девочку, пригнали в концлагерь на Украину. Детям позволяли покидать охраняемую территорию, только когда они убирали в домах гестаповцев. Однажды зимой после такой уборки бабушка торопилась обратно в лагерь. Ей преградили путь автоматами и велели раздеться. Найдя в карманах дрожащей от холода девчушки только луковицу, которую она получила за свой труд, фашисты даже не позволили ей одеться и под дулами автоматов нагую привели в концлагерь. Когда передавали охранникам, она была как кусок льда. После того случая у бабушки открылась пневмония, был обнаружен порок сердца... Она всегда берегла меня от морозов, просила одеваться теплее.

 

— Скорее, наоборот. Например, свою первую книгу, «Граф Монте-Кристо», я прочитал лишь в седьмом классе, да и то с такими боями! Вообще, с раннего детства я всё лето проводил во дворе, лазил с друзьями по чердакам и подвалам. Однажды мы чуть не устроили пожар. В Махачкале много тополиного пуха, он сгорает мгновенно, словно порох. Как-то мы с другом подожгли пух на чердаке, огонь вмиг переметнулся на деревянные перекрытия. К счастью, прибежали ребята постарше и помогли потушить пожар... Когда я пошёл в школу, меня словно подменили. Однажды мама пришла на утренник и заметила, что я какой-то вялый, понурый. «Наверное, сын заболел», — решила она и попросила разрешения забрать меня домой. «Так Марик всегда у нас такой — спокойный, воспитанный», — ответила учительница. Мама была так удивлена! Она-то видела меня непоседой, а тут на тебе, спокойный (смеётся). Окончательно меня воспитала Америка, открыла глаза на многие вещи. Я поехал туда по обмену 13-летним школьником.

 

— Нет. На весь Дагестан пришла разнарядка для пяти делегатов. Я прошёл массу туров: сдавал английский, писал сочинение, проходил тест на психологическую совместимость с другими ребятами... Маму пугали, говорили, что меня завербуют в секту, что в Америке много извращенцев и вообще непонятно, для чего туда везут ваших детей. Она была в ужасе, но все-таки отпустила. Там я заработан первые деньги — 800 долларов. Там же понял, как хорошо я, оказывается, образован (смеётся). Приведу лишь один пример. Когда впервые пришёл в школу, учительница, обращаясь к классу, представила меня: «Ребята, этот мальчик приехал из далекой и огромной страны. Как вы думаете, что это за страна?» Класс хором ответил: «Сан-Франциско».

А уж американский образ жизни... Семья, в которую я попал, приняла школьника из России, очевидно, только ради того, чтобы получить льготы при уплате налогов. Я приехал к ним с коньяком, кинжалом, чёрной икрой, джурабками (вязаные шерстяные носки. — Ред.), книгами о СССР и Дагестане. Им это всё, конечно, понравилось. Но сами они были очень жадными людьми, кормили плохо, мало, их пища казалась мне птичьей едой. К тому же использовали меня — и как шофёра, и как уборщика, и как репетитора для своих детей. Главным развлечением этой семейки был воскресный выезд «на фаст-фуд». В общем, очень скоро у меня началась тоска по дому, о чём я всем и объявил. Тогда меня взяла к себе другая семья. Там со мной носились как с родным ребёнком. В новой школе я стал петь в хоре. Преподавателем был человек, написавший музыку ко многим диснеевским мультфильмам. Словом, жизнь наладилась. Когда вернулся домой, меня встречали как звезду. Я был таким модным, импортным. Накупил в США всякого шмотья — куртку с капюшоном, бейсболки. Со мной здоровались даже старшеклассники.

 

— Ну, далеко не сразу. Мне хорошо давались языки, и после окончания школы с золотой медалью я поехал поступать в Москву в МГИМО и в МГУ. Конечно, я с детства бредил сценой, но в нашей стране долго существовал стереотип: если ребенок умный, то его нужно отдавать на юриста или экономиста, если менее умен, то на медика, а если дурак, тогда прямая дорога в артисты. А ещё у нас в Дагестане рассказывали такую байку. Собрались старейшины в горах, к ним примкнул молодой человек, работавший в Дагестанской филармонии. У него спрашивают: «Чем в городе занимаешься?» — «Пою». — «Поёшь — это хорошо, а работаешь ты кем?» Вот и со мной такая же история. Лишь когда я окончил учебу в инязе МГУ, родители успокоились и не стали возражать против моего поступления в театральный. 

Времена учёбы вспоминаю с восторгом. Раньше я жил с ощущением, что нахожусь не на своём месте, учился в МГУ по инерции, после занятий приходил в общежитие и скучал. Со мной в комнате жил японец, с которым особо не поговоришь. Мы лишь обменивались кивком и все. Когда я оказался в ГИТИСе, всё поменялось с точностью до наоборот. Я почувствовал вкус жизни и стал познавать все её прелести. Жил в квартире, но частенько наведывался к девочкам в общежитие. Старался приходить ночью, когда дежурила добрая вахтёрша. Но как-то раз нарвался на злющую мегеру. Она изучила мой паспорт и говорит: «Тишман, убирался бы ты в свою Махачкалу, всем легче станет». Пришлось лезть на третий этаж по трубе. Романтичное время было, не то, что сейчас: везде установили камеры видеонаблюдения, особо не порезвишься. Параллельно с учёбой и знакомством с жизнью я три года подрабатывал пением в ресторане «Англетер» на Лубянке (сейчас на его месте пивной бар). Там был замечен людьми из шоу-бизнеса.

 

— Неужели правда? А я и не знал! Кстати, то, что Пугачёва спела на «Фабрике», в которой я участвовал, тоже не случайное совпадение. Я ведь обожаю Аллу Борисовну с детства. Помню, как ждал ночную телетрансляцию её выступления в Сан-Ремо. Умолял маму, чтобы она разбудила меня, сидел заспанный на полу и слушал Пугачёву. А ещё в музыкальной школе пел «Паромщика»... И вот, спустя годы, я стою с ней на одной сцене и пою дуэтом! Этот момент стал самым большим потрясением в моей жизни. Как говорили мои друзья, сказка превратилась в быль.

А дело было так. Когда меня взяли на «Фабрику», меня предупредили, что на первом концерте буду петь с Кристиной Орбакайте. Я подумал: «Ну, ладно, не с мамой, так с дочкой». После выступления осмелился сказать Кристине: «Передайте вашей маме, что она удивительная, феноменальная женщина». Уж не знаю, передала ли Кристина мои слова, но через некоторое время мне сообщили, что в финальном концерте я буду петь с Пугачёвой. Я просто летал! Записал свою партию песни «Холодно» и находился в предвкушении нашей встречи. Но визит Аллы Борисовны откладывался — один раз, второй, третий. В конце концов редакторы программы устали ждать и впихнули меня в какое-то трио, я что-то спел и в итоге, несмотря на крепкие позиции в шоу, был номинирован навылет.

Буквально за два дня до решающего выступления мне сказали, что Пугачёва всё-таки приедет. Мы спели с ней, она и говорит: «Ну, вот видишь, всё здорово, а ты переживал!» Я поблагодарил её за тёплое отношение ко мне и спросил: «Алла Борисовна, а вы не останетесь в жюри? Сегодня у меня номинация на вылет, и я хочу исполнить песню, которую написал сам и посвящаю вам». Она посмотрела на меня удивленно: «Ты что же думаешь, мне больше заняться нечем?» И ушла. Когда я вышел на сцену, то увидел в жюри Пугачёву. Это была такая радость для меня!

 

— Это слова из песни. А с нервами, действительно, не всё так гладко. В последнее время я стал страшно нервным, раздражительным. Могу запросто обидеть человека. Я на язык очень острый, и весь этот яд достается моим родным. Но потом мне становится неловко. Раньше я не мог сказать: «Прости». Но вот уже лет пять, как перешагнул гордыню и понял: неумение просить прощения — большой грех.

 

— Я упрямый. Когда мне пытаются обозначить рамки, я, непереча никому, аккуратно делаю всё по-своему. На компромиссы иду с большим трудом. Скажем, я не люблю классические костюмы, но меня убедили, что они мне к лицу. Согласился с этим, но все же стараюсь привнести в классику какие-то дизайнерские изыски. То есть и волки сыты, и овцы целы (смеётся). Моя дипломатичность помогала мне и на «Фабрике». Как самый старший, я брался всё решать, как Кот Леопольд, «по-дружному». Вроде получалось.

 

— Ну уж нет! В этом вопросе всё решаю я. Давление и управа начинают раздражать, угнетать, вводят в депрессию. В детстве я всегда говорил: «Я сам». Мама шутила, мол, скоро договорюсь до того, что я и родился сам (смеётся).

 

— Как бы сказать помягче. Мне шоу-бизнес, по большому счёту, параллелен. Да, я буду всегда бесконечно благодарен моему Учителю, Константину Меладзе, который поверил в меня, сумел разглядеть во мне не сиюминутного артиста — он едва ли не единственный мой авторитет. Да, я узнал, что такое шоу-бизнес, и счастлив, что сейчас востребован. Но этот бизнес никогда не был для меня самоцелью и не будет им в дальнейшем. Я хочу жить в гармонии с собой и своими близкими, хочу писать песни, петь их и зарабатывать столько денег, чтобы иметь возможность пригласить друзей в хороший ресторан. А изменять себе — это не моя история.

Рамазанов Рамазан Марк Тишман: "Я не тот, за кого меня принимают" // Отдохни. - 2009. - №21 (20 мая). - с. 8 - 11.